Действие происходит в станционном буфете. Стойка, столики, вечный фикус, маленький кабинетный рояль, волнистые и пыльные зеркала. Изредка распахивается боковая дверь, в нее врывается жаркое паровозное дыхание (сценография Ксении Кочубей). Стоит сразу отметить работу художника по свету Антона Поморева: игру рельефов и силуэтов с элементами театра теней.
Постановщик Александр Карпушин перенес в буфет все «выбранные сцены» романа, где бы они ни разворачивались в оригинале. Такая дислокация имеет смысл: ведь Толстой написал транзитный роман. Герои снуют между Петербургом и Москвой, лишь изредка удаляясь в сельские имения. В этом плане «Анна Каренина» — прямая наследница «Евгения Онегина», другого путешествия из Петербурга в Москву с остановкой в деревне. А началось все с Радищева: проехавшись между столицами, он задал нашей словесности один из вечных канонов. То-то Театр на Таганке стоит на Верхней Радищевской.
Оба действия начинаются мизансценами с троицей официантов (Кирилл Янчевский, Виктор Степанян, Алексей Финаев-Николотов). Они ведут диалоги из «Трех сестер» — как уныла и скучна жизнь, хотя все-таки нужно работать… Что ж, в этой пьесе тоже все хотели переехать, кто в Москву, кто на небо в алмазах. Эта чеховская тоска оттеняет основное действие и резче выявляет основной конфликт: выбор между трагической гибелью и беспросветной жизнью.
Лакеи присутствуют и при всех ключевых сценах — как немые свидетели, соглядатаи и надзиратели (ведь аристократы — они же как дети, только чересчур любострастные). Кроме того, официантам можно и поплакаться в жилетку, и влепить звучный поцелуй.
Все герои без конца выпивают и закусывают по принципу: «На одной станции я в буфете увидал, что пьют, и тотчас же сам выпил водки» («Крейцерова соната»). Похоже, и вся постановка родилась из сновидения Стивы Облонского: «Сон приснился, были графинчики, и графинчики были женщины, и столики пели». Поют и пляшут тут регулярно, роковые страсти сменяются забавными скетчами, действие катится стремительно, некогда дух перевести.
В целом театр следует поздравить с прекрасной инсценировкой классики: в меру почтительной, в меру дерзкой
Дарья Авратинская прекрасно справляется с трагической ролью Карениной. Она умеет принимать величавые позы, органична в истериках, не боится выглядеть некрасивой. Правда, спектакль почти не дает ее героине поводов явить фамильное обаяние урожденных Облонских.
То же касается и Стивы (Роман Колотухин). Стива здесь не эгоист и шармер, а скорее демонический герой. Он прекрасно умеет объяснить другим, как следует себя вести, но сам поступает наоборот. Да еще и декламирует что-то декадентское — громогласно и упоенно, но невпопад и мимо ритма. В общем, дисгармония по всем статьям.
Вронскому (Павел Левкин) не повезло. Обольститель он убедительный, но офицерского мундира лишен. Тут также уместен комментарий Чехова (из письма Баранцевичу): «Но ведь на то мы и рождены, чтоб вкушать «юдоль». Мы ведь не кавалергарды и не актрисы французского театра, чтобы чувствовать себя хорошо». Кавалергарду, конечно, прожить проще: раздавленный роком, он хоть на войну может отправиться.
Кити (Анастасия Лазукина) похожа то ли на Сонечку, то ли на Танечку Берс (невесту и свояченицу Толстого). Левин в исполнении Павла Комарова напоминает сердитого хорошиста-третьеклассника. Вполне комическая парочка, оттеняющая пару романтическую, как в оперетке. Но такая трактовка дает повод задуматься о сюжетных пружинах романа. Стоило к пошлой схеме добавить третью пару, Долли и Стиву, — вот тебе и трагизм, и масштаб, и «мысль семейная». Гений — он и в сюжетосложении гений. «Три на ум пошло — два с ума сошло».
Очевидная удача — роль Алексея Каренина (Антон Ануров). Он снисходителен, вежлив, уступчив. Он сострадателен не только к нищим и кошкам. Он уважает чужую собственность и не делает долгов. Он не лжет по пустякам и не лезет с откровенностями. Он старается укротить половой инстинкт и не трескает походя водку. Словом, отвечает всем условиям «воспитанного человека» по Чехову. Такой Каренин — быть может, тот самый русский человек, который явится в своем развитии через 200 лет. Даром что дурен собой и на тоненьких ножках.
Второе действие вскоре утрачивает упругий ритм: слишком много лейтмотивов и гэгов в него напихано. Дело поправимое, все в руках режиссера. В целом же театр следует поздравить с прекрасной инсценировкой классики: в меру почтительной, в меру дерзкой.
Осталось решить загадку названия, сокращенного до одной фамилии. Конечно, в русской литературе уже были «Дубровский», «Обломов» и «Рудин». Но в чем смысл этой редукции? В попытке свести героиню к социальному типу, как у Тургенева с Гончаровым? Или так подчеркнуто неизбежное сокращение большого романа до конспекта и дайджеста?
Тут стоит уцепиться за многозначность слова «редукция». Это не только упрощение сложного: в механике редукция может означать и повышение числа оборотов. С таким ускорением, отчасти ироническим, но завораживающим, мы и имеем дело в спектакле.
Другие новости
Спектакль «Чрево» МХТ Чехова показали на Международном фестивале прогрессивных театров в Каракасе
Севастопольский театр оперы и балета впервые в Москве
Театр балета Бориса Эйфмана покажет новосибирцам постановки по романам классиков