Он родился за семь лет до Александра Пушкина, а умер за два года до появления на свет Александра Блока. Получилось — Петр Андреевич Вяземский встретил и проводил Золотой век великой русской литературы и истории.
Из воспоминаний Вяземского можно многое узнать об этом веке. Оказавшись к концу жизни если не совсем забытым, то будто бы ушедшим в тень литературной жизни, — он своими литературными трудами сделал все, чтобы не оставались в тени его великие друзья — и Пушкин, и Жуковский, и Карамзин, и Батюшков… Самая удивительная его способность — видеть и ценить таланты, не перетягивая одеяло на себя. Кто-то заметил: Вяземский живет в тени великих друзей. Но это, конечно, было не так.
Если бы сегодня изучить всерьез и вникнуть в то, каким насыщенным, глубоким оказался жизненный и творческий путь Вяземского, — его фигура вышла бы из мнимой тени и оказалась среди тех избранников, которые по праву занимают места под самым солнцем. Хотя бы потому — что людей со стержнем, не противопоставляющих литературный интерес державному, умеющих осадить выскочек и твердо отстаивать собственные принципы — вечно не хватает, в любые времена, и в нашем веке. А Вяземский был именно таким.
Откуда в нем этот стержень? Воспитание его не было мягким. Боялся в детстве темноты? — так папа, князь Андрей Вяземский, специально оставлял его одного ночью в парке. Плавать не умел? — так маленького Петю по старинке сбрасывали в воду с лодки. Не только фобии преодолеть — учили жить, полагаясь только на свои силы, преодолевая все рефлексии. Современники смотрели на него, как на циника, уставшего от суетного быта, не ищущего выгод от дружб и связей, и выпадавшего из всех мейнстримов и партийных линий. «Либерал среди реакционеров» — но «реакционер среди либералов».
А не похож ли Вяземский на всем известного Евгения Онегин? Помните, в школе писали сочинения на тему, что могло бы быть с героями Пушкина дальше? Биография поэта Вяземского может вполне вписаться в представления о судьбе Онегина, который был «наследник всех своих родных». Хотя, конечно, Петр Андреевич наследство быстро промотал в карты — но об этом не очень жалел, а все убытки быстро наверстал на государственной службе. Кстати, у Пушкина в романе Вяземский был упомянут. Как без него — столько было вместе выпито, столько кутежей и столько дружеских душевных излияний.
Да, лицеиста Пушкина в 1815 году заметил и благословил Державин. Так ведь и Петр Андреевич — хотя был молод и не стал еще такой величиной в литературе — в том же 1815-м писал поэту Батюшкову о том же юном даровании: «Горе нам, задавит, каналья!».
Конечно, Вяземский не мог еще предположить, что этот «чудо-мальчик» приударит даже за его женой — Верой Федоровной Гагариной, будет писать ей пылкие письма. Но что с того: княжна без трепета прочла послания и тут же показала мужу. Дуэли не последовало — Вяземский сохранил и друга, и семью.
А вот что касается пули, которая унесла жизнь Пушкина, то тень этой трагедии легла и на самого Вяземского. Многие современники обвиняли князя — по крайней мере в том, что не предпринял ничего, чтобы уберечь Александра Сергеевича. Мог ли Вяземский спасти великого поэта от коварства недругов? — теперь-то нам известно, что никто, не исключая самого императора, не в силах был уберечь от рока Пушкина.
После гибели Пушкина Петр Вяземский замкнулся, погрузился в творчество. А его «Взгляд на литературу нашу в десятилетие после смерти Пушкина» читается и в наши дни, как актуальная статья, на злобу дня. О нравах литераторов и общества: «Один из главных недостатков нашей литературы заключается в том, что наши грамотные люди часто мало образованны, а образованные часто малограмотны».
Или вот это: «Мы по привычке своей несколько уклонились от предназначенного себе пути. Увлекаясь проселочными дорожками, мы невольно и незаметно для себя забрались в чужие отъезжие поля».
И замечание, которое можно услышать и сегодня: «В это последнее время литература переродилась в журналистику».
На Вяземского обижались часто — некоторые вовсе ненавидели. Либералы не прощали князю многого. По молодости он критиковал цензуру, участвовал в разработке Конституции, за вольнодумство был отозван с ответственной службы в Варшаве. Чего бы проще — кинуться в объятия либеральных «оппозиционеров», и цены тебе не будет. Нет же. Шумных вожаков «передовой идеи» он сравнивал с восточными деспотами, называл сектантами, писал в стихотворении: «У них на всё есть лозунг строгой / Под либеральным их клеймом: / Не смей идти своей дорогой, / Не смей ты жить своим умом».
По сути, Вяземский оказался свободнее вошедших в моду либералов и тогдашних демократов. А раз он так — то князя записали в ретрограды. И называли мракобесом — лексика за два столетия почти не изменилась.
Но интереснее всего, что Вяземского — государственника тоже ведь не оценили. Он прошел Бородино, несколько лет возглавлял заграничную агентурную сеть Министерства финансов, выведывал за рубежом технологии и научные открытия — служил фактически «разведчиком». При Александре II стал товарищем (проще сказать, заместителем) министра народного просвещения, по иронии судьбы почти два года возглавлял Главное управление цензуры и готовил цензурную реформу. Ушел с этой должности не без позы, заявив, что с цензурой предпочитает бороться, как писатель, а не как начальник. С императором умудрился не поссориться — и на том спасибо.
В воспоминаниях Петр Андреевич напишет про неподцензурные свободы творчества то, что другие часто думают, но вслух не скажут, чтоб не заклевали: «Не следует забывать, что льготы, дарованные печати, не всегда еще открывают путь истинным успехам литературы. Бывает и так, что они только развязывают руки самонадеянным посредственностям».
Больше всего он не любил журналистов. Вот кто по Вяземскому может довести своим легкомыслием общество до эгоизма и распада. Грешить против истины ради копейки? «Материальное довольство не должно усыплять духовные побуждения. Насущный хлеб — прекрасная вещь, но не о едином хлебе жив человек», — писал он в 1870-х. Но — мимо. Кто это услышит? Князь размышлял, когда идейные «правдоискатели» стали переходить к обыкновенному террору: револьвер, которым общество вдруг заменило совесть, окажется жестоким богом.
Вяземский — один из самых больших и независимых умов России — в последние десятилетия своей жизни не встречал у современников особого признания и понимания. Век вольнодумства сдал в архив Онегина: он — лишний человек.
Скончался Вяземский в ноябре 1978 года в Баден-Бадене. С надеждой, что будет услышан потомками: «Моя речь еще впереди: стоит ли дождаться удобного часа, а он пробьет без меня, но пробьет».
Услышан ли?
Возможно, в день 230-летия Вяземского есть смысл ответить на вопрос — не князю Петру Андреевичу. А самим себе.
Другие новости
«КнигаМай» в Иркутске
Читатели готовы не спать ради фэнтези
Что читала Татьяна Ларина